Логан видит, что я смотрю туда.
– Здесь упала бомба, – объясняет он. – Первая бомба в городе.
Я не могу поверить. Выглядит как Гранд-Каньон. Я вижу последствия взрывной волны, от которой фасады зданий просто расплылись во все стороны. Все, что я когда-то знала, ушло безвозвратно. Теперь здесь больше похоже на Марс.
– Пошли, – нетерпеливо говорит Логан, и я понимаю, что этот вид его тоже тревожит.
Следы автобуса ведут мимо Университета и до самого его конца, а затем поворачивают на Уэст Четвертую улицу. Мы следуем по ним через Гринвич-Виллидж и поворачиваем на Бауэри. Это широкий проспект и также безлюдный. Здесь нет ни души.
Это должно было бы меня успокоить, но я почему-то напротив чувствую себя более напряженной, чем когда-либо. Здесь зловеще, слишком спокойно. Все, что я слышу, это завывание ветра, снегом хлещущего по моему лицу. Я не могу не думать, что в любой момент что-то на меня выпрыгнет.
Но никто не прыгает. Мы просто идем и идем, квартал за кварталом, направляясь еще дальше на юг. Как будто переходим огромную пустыню, конца которой не видно. И в этом и заключается основная опасность этого района. Расстояние. Холод. Следы автобуса, кажется, никогда не закончатся и с каждым шагом моей ноге все хуже и я становлюсь все слабее.
Вечернее небо темнеет, покрывшись грозовыми облаками. Когда мы пересекаем огромную улицу, ранее известную как Хьюстон, я начинаю думать, далеко ли нам еще осталось.
Если Логан прав и они действительно везут Бри к Саус-Стрит-Сипорту, то нам еще очень далеко. У меня уже кружится голова от голода и я ослабла. Мои ноги, кажется, стали в пять раз больше и, по иронии судьбы, ходьба – это худшее испытание, какое только можно было придумать.
Как-то я все еще умудряюсь идти по Бауэри. Мы идем в тишине, едва ли перебрасываясь словом друг с другом. Я хочу сказать ему так много. Я хочу отблагодарить его за то, что он спас мне жизнь – только за сегодня он спас меня уже три раза и я думаю, что это долг, который мне нужно будет вернуть. Хочу поблагодарить за то, что отказался от идеи с лодкой и пошел со мной. Я думаю о том, скольким он пожертвовал ради меня и это чувство меня переполняет. Мне хочется спросить его, зачем он это сделал.
Я впечатлена его боевыми навыками. Логан напоминает мне то, каким был мой папа в драке – по крайней мере, в моем представлении. Я размышляю, откуда Логан родом. Отсюда ли он? Здесь ли его семья? Или его семья где-то в другом месте, живая? Я хочу спросить его, что он чувствует ко мне. Нравлюсь ли я ему? Конечно, я никогда не осмелилась бы его об этом спросить. Но все же мне хочется знать. Есть ли у него ко мне чувства? Почему он не бежал, когда у него была такая возможность? Почему он рискует своей жизнью, идя со мной? Думая об этом, я чувствую свою вину. Я поставила его под угрозу. Он мог бы быть в безопасности сейчас.
Я ничего не могу с собой поделать и очень хочу знать, если ли у него девушка. И была ли когда-либо. Я тут же упрекаю себя, что предаю Бена, с которым, между прочим, только что рассталась. Но эти двое – Логан и Бен – такие разные. Они как будто принадлежат к разным видам. Я думаю о своих чувствах к Бену и понимаю, что они все еще есть и все еще искренни: что-то в нем, в его чувствительности, беззащитности, мне очень нравится. Когда я смотрю в его большие, страдающие глаза, я чувствую нашу близость.
Но когда я смотрю на Логана, он привлекает меня совершенно иначе. Логан большой, сильный, молчаливый. Он благородный, он – человек действия и очень сдержан. Он – загадка для меня и мне хочется узнать о нем больше. И мне это нравится.
Я обнаружила, что мне нравятся в Бене конкретные вещи, и конкретные вещи мне нравятся в Логане. Каким-то образом мои чувства к ним обоим могут сосуществовать одновременно, может быть, потому, что они настолько различаются, что я не чувствую их соперничества.
Я позволяю себе утонуть в этих думах, пока мы идем прямо в пургу. Это отвлекает меня от боли, от голода, от холода.
Улицы снова сужаются, когда мы проходим по Маленькой Италии. Я помню, как приходила сюда с папой, и мы ужинали в одном из этих маленьких итальянских ресторанов, забитых туристами. Теперь ничего не осталось. Все витрины разбиты. Нет ничего, кроме мусора. Пустота.
Мы идем и идем, и идти становится все тяжелее, потому что снег поднимается уже до колен. Я начинаю считать наши шаги, молясь, чтобы мы поскорей пришли. Мы доходим до еще одной широкой улицы и на ржавой вывеске я читаю «Деланси». Я смотрю налево, ожидая увидеть Вильямсбургский мост.
Невероятно, но его нет.
Огромный мост был уничтожен, по-видимому, разрушен в одной из битв, железный въезд на него торчит в небо, как современная скульптура. Весь труд, весь дизайн, все усилия, потраченные на его возведение – все исчезло, и, видимо, за одно мгновение. Зачем? Просто так.
Я отворачиваюсь в отвращении.
Мы продолжаем наш путь по Деланси. Через несколько кварталов мы доходим до Канал-стрит – главной артерии – и я даже боюсь посмотреть на Манхэттенский мост. Я заставляю себя. И тут же об этом жалею. Как и Вильямсбургский, этот мост разрушен, не осталось ничего, кроме осколков металла, изогнутых и рваных, которые уходят в зияющий провал над рекой.
Мы ускоряемся, мои ноги и руки так замерзли, что у меня по-видимому будет обморожение. Мы проходим через бывший Чайна-таун с его высокими зданиями и узенькими улочками, теперь совсем на себя непохожий. Как и все остальные районы, он превратился просто в заброшенную кучку мусора.
Бауэри ответвляется направо, мимо Парк-Роу-Билдинг и я начинаю задыхаться, когда мы проходим еще несколько кварталов и наконец добираемся до гигантской развязки. Я стою и с трепетом смотрю на нее.