Первая Арена. Охотники за головами - Страница 42

Он орет и бросается прочь от меня, держась за свою руку.

– Черт побери! – кричит он, шагая по комнате. Вскоре он немного успокаивается, все еще тяжело дыша. – Почему ты не предупредила меня!

Я отрываю полоску со своего рукава, снова беру его руку и привязываю пораненный палец к соседнему. Плохая замена гипсу, но и она сойдет. Бен стоит в нескольких сантиметрах и я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз.

– Спасибо, – шепчет он, и в его голосе я слышу что-то душевное, чего я не слышала раньше.

Я снова чувствую бабочек в своем животе и неожиданно думаю, что я становлюсь слишком привязанной к нему. Мне нужно оставаться трезвомыслящей, сильной и беспристрастной. Я быстро отворачиваюсь, возвращаясь на свою сторону камеры.

Я вижу, что Бен выглядит разочарованным. А также вымотанным и подавленным. Он облокачивается на стену и медленно съезжает вниз, садясь и положа голову на колени.

Хорошая идея. Я делаю то же самое, неожиданно почувствовав усталость в ногах.

Я сажусь напротив него в камере и опускаю голову на руки. Я так голодна. Так устала. Все болит. Я бы отдала все, что угодно, за еду, воду, обезбаливающее и постель. И горячий душ. Я хочу просто заснуть – навсегда. Я хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Если я должна умереть, пусть это будет как можно скорей.

Не знаю, как долго мы просидели так в полной тишине. Может быть, прошел час, может быть, два. Я уже не веду счет времени.

Я слышу, как он дышит через разбитый нос, и от всего сердца сочувствую. Интересно, спит ли он? Когда же они придут за нами, когда я услышу звук их шагов, ведущих нас на смерть?..

Воздух заполняет голос Бена, мягкий, грустный, разбитый: «Я лишь хочу знать, где мой брат,» – говорит он тихо. Я слышу боль в его голосе, то, как сильно он о нем переживает. Я думаю о Бри.

Я чувствую необходимость быть жесткой, заставить себя перестать жалеть себя.

– Почему? – резко произношу я. – Что от этого будет хорошего? Мы все равно ничего не можем сделать. – На самом же деле я тоже хочу этого – знать, куда они ее увели.

Бен грустно качает головой, он выглядит раздавленным.

– Я просто хочу знать, – говорит он тихо. – Для себя. Просто знать.

Я вздыхаю, стараясь не думать об этом, не думать о том, что происходит с ней прямо сейчас. О том, что она думает, что я подвела ее. Бросила.

– Они тебе сказали, что отправят тебя на арену? – спрашивает он. Я слышу страх в его голосе.

Мое сердце трепещет от мысли об этом. Я медленно киваю.

– Тебя? – спрашиваю я, заранее зная ответ.

Он уныло кивает в ответ.

– Они сказали, что никто не выживает, – говорит он.

– Я знаю, – сурово отвечаю я. Зачем лишний раз напоминать об этом. На самом деле я вообще не хочу об этом думать.

– И что ты собираешься делать? – спрашивает он меня.

Я смотрю на него.

– Что ты имеешь ввиду? У меня вроде как нет выбора.

– У тебя находится выход из любой ситуации, – говорит он. – Способ уклониться в последнюю минуту. Какой же выход ты найдешь отсюда?

Я трясу головой. Я думаю о том же самом, но безрезультатно.

– У меня кончились способы, – говорю я. – Нет идей.

– Значит вот так? – бросает он с досадой. – Ты собираешься просто сдаться? Позволить им притащить тебя на арену? Убить тебя?

– А что ты предлагаешь? – раздраженно спрашиваю я.

Он ерзает. «Я не знаю, – говорит он. – У тебя должен быть план. Мы не можем просто сидеть здесь. Мы не можем просто позволить им отвести нас на смерть. Хоть что-то.»

Я качаю головой. Я устала. Я истощена. Я ранена. Я голодна. Эта комната из цельного металла. Снаружи сотни вооруженных охранников. Мы где-то под землей. Я даже не знаю где. У нас нет оружия. Мы ничего не можем сделать. Ничего.

Кроме одного, понимаю я. Я могу пасть, сражаясь.

– Я не позволю им просто отправить себя на смерть, – неожиданно говорю я в темноту.

Он поднимает на меня глаза. «Что ты имеешь в виду?»

– Я буду сражаться, – говорю я. – На арене.

Бен смеется, что больше напоминает иронический храп.

– Ты шутишь. Первая Арена состоит из профессиональных убийц. И даже этих убийц убивают. Никто не выживает. Никогда. Это просто растянутый смертный приговор. Для их развлечения.

– Это не значит, что я не могу попытаться, – бросаю я в ответ, повышая голос, злясь на его уныние.

Но Бен просто снова смотрит вниз, голова лежит на его руках.

– Ну, у меня нет шанса, – произносит он.

– Если будешь так думать, тогда действительно не будет, – отвечаю я. Это фраза, которую папа часто говорил мне, и я удивлена слышать те же самые слова из своих уст. Это взволновало меня: сколько же я впитала от него? Я слышу твердость в своем голосе, твердость, которую я до этого дня никогда не осознавала, и я почти ощущаю, как он говорит сквозь меня. Жуткое чувство.

– Бен, – говорю я. – Если ты будешь думать, что сможешь выжить, если ты будешь видеть себя выживающим, тогда ты это сделаешь. Будет то, что ты заставишь себя представить в голове. То, что ты скажешь самому себе.

– Просто врать себе, – говорит Бен.

– Нет, не врать, – отвечаю я. – Это тренировка. Большая разница. Видеть свое будущее, таким, каким ты его хочешь, создавать его образ в голове, а затем воплощать его в реальность. Если ты не сможешь его увидеть, ты не сможешь его создать.

– Ты говоришь так, будто действительно веришь в то, что сможешь выжить, – удивленно произносит Бен.

– Я не верю в это, – резко отвечаю я. – Я это знаю. Я собираюсь выжить. И я выживу, – я слышу растущую уверенность в своем голосе. Я всегда могла настроиться, вбить себе что-то в голову так, что иначе сделать уже не могла. Несмотря ни на что, я чувствую, как меня наполняет вновь обретенная уверенность, новый оптимизм.