Первая Арена. Охотники за головами - Страница 40

– Брук! – говорит он. – Куда они ведут тебя? Ты видела моего брата?

Но прежде, чем я успеваю ответить, нас обоих сильно толкают сзади. Охотник зажимает мне рот своей отвратительной, вонючей рукой, заглушая слова, которые я пытаюсь выкрикнуть. Дверь открывается и меня заталкивают снова в мою камеру. Я попадаю внутрь и дверь за мной захлопывается так, что металл вибрирует, я оборачиваюсь и начинаю колотить в дверь. Но это бесполезно.

– Выпустите меня! – кричу я, колотя в дверь. – ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!

Я понимаю, что это напрасно, но почему-то не могу перестать кричать. Я кричу на весь мир, на этих охотников, на отсутствие Бри, на собственную жизнь – и не могу остановиться еще долгое время.

В какой-то момент я теряю голос и совершенно выматываюсь. В конце концов я опускаюсь на пол, и сворачиваюсь возле стены.

Мои крики превращаются в рыдания и, всхлипывая и плача, я засыпаю.

* * *

Я просыпаюсь так же плавно, как и засыпаю. Я лежу на металлическом полу, свернувшись калачиком, положив руки под голову, но мне все равно неудобно, я начинаю ворочаться. Мне снился настолько быстрый и тревожный сон – про Бри, которую хлестали, как рабыню, про то, как меня пытали на арене – что, какой бы уставшей я ни была, я предпочитаю не спать.

Я заставляю себя сесть, глядя в темноту, держа голову в руках. Пытаюсь сосредоточиться на чем угодно, что позволит мне немного отвлечься от этого места.

Я думаю о жизни до войны. Я все еще стараюсь понять, почему же ушел папа и почему он так и не вернулся. Почему Бри и я ушли. Почему мама не пошла с нами. Почему все в одночасье изменилось. Было ли что-то, что можно было сделать иначе. Это была головоломка, к разгадке которой я возвращалась вновь и вновь.

Я начинаю думать об одном конкретном дне до войны. Том дне, когда все изменилось – уже во второй раз.

Это был теплый сентябрьский день и я все еще жила на Манхэттене с мамой и Бри. Папа ушел уже больше года назад и каждый день мы ждали хоть каких-то известий. Но ничего не было.

А пока мы ждали, день за днем, война становилась все хуже. Сначала объявили блокаду, через несколько недель объявили об экономии воды, затем и еды. Очереди за продуктами стали нормальным явлением. С этого все стало становиться еще хуже, а люди – отчаянней.

Стало все опасней ходить по улицам Манхэттена. Люди были готовы на все, чтобы выжить, чтобы найти еду и воду, запастись лекарствами. Мародерство вошло в норму и порядок с каждым днем все разрушался. Я уже не чувствовала себя в безопасности. А что еще важней, я не чувствовала, что в безопасности была Бри.

Мама упорно все отрицала; как и большинство людей, она настаивала на том, что однажды все снова станет хорошо.

Но становилось все только хуже. Однажды я услышала вдалеке взрывы. Я выбежала на крышу и увидела, что на горизонте, на побережье Нью Джерси, идут бои. Танк шел на танк. Повсюду летали реактивные истребители. Вертолеты. Весь район был в огне.

А в один ужасный день далеко на горизонте я услышала ужасный взрыв, который был непохож на все предыдущие, от него задрожало все наше огромное здание. Выросло облако, похожее на гриб. В тот день я поняла, что все уже никогда не станет лучше. Что война никогда не закончится. Грань была пересечена. Мы медленно, но верно, умрем здесь, в ловушке окруженного Манхэттена. Папа будет воевать бесконечно. И он никогда не вернется.

Время ожидания вышло. Я знала, что в первый раз в своей жизни папа не останется верным своему слову, и я знала, что мне теперь нужно делать. Настал момент, когда мне нужно было действовать смело для спасения того, что осталось от моей семьи. Сделать то, что он хотел бы, чтобы сделала его дочь: выбраться с этого острова, забраться подальше в безопасные горы.

Месяцами я упрашивала маму принять тот факт, что папа не вернется домой. Но она продолжала настаивать, что нам нельзя уезжать, что это наш дом и вне города жизнь еще опасней. И в особенности, что нам нельзя бросать папу. Что, если он вернется домой, а нас не будет?

Мы с ней спорили об этом каждый день, пока не доходило до того, что мы с красными лицами орали друг на друга. Мы зашли в тупик. Все кончилось тем, что мы начали ненавидеть друг друга и едва разговаривали.

Затем появилось облако-гриб. Невероятно, но мама снова отказалась уезжать. Но я уже все решила. Мы уедем – с ней или без нее.

Я спустилась вниз, чтобы найти Бри. Она копалась в мусоре в поисках еды; я ей разрешала это делать с тем условием, чтобы она не уходила далеко и всегда возвращалась через час. Но в этот раз она задерживалась; она ушла уже несколько часов назад и это было на нее непохоже. У меня появилось нехорошее предчувствие, когда я бежала вниз пролет за пролетом, полная решимости найти ее и убраться ко всем чертям. В руке я держала самодельный коктейл Молотова. Это было моим единственное оружие и я была готова использовать его, если будет необходимо.

Я выбежала на улицу, выкрикивая ее имя, ища ее повсюду. Я проверила каждую аллею, в которой она раньше играла, но ее нигде не было. Мой ужас усиливался.

Наконец, я услышала слабый крик вдалеке. Я узнала ее голос и помчалась туда.

Через несколько зданий крик стал громче. Я свернула в узкий переулок и увидела ее.

Бри стояла в конце переулка, окруженная толпой нападающих на нее мальчишек-подростков, их было шесть. Один из них наклонился и порвал ее футболку, в то время как другой дергал ее за хвостик. Она махала своим рюкзаком, стараясь отбиться от них, но это мало помогало. Я знала, что еще несколько мгновений и они изнасиловали бы ее. Поэтому я сделала единственное, что могла: я зажгла коктейль Молотова и кинула его в ноги самого рослого из них…